и сделал, – нехотя ответила она, – но я не могла; и она выгнала его, и он ушел. В «Орла», что через дорогу, сказал только, что придет за моим ответом завтра утром. Мне кажется, он должен был сам рассказать о нас – что мы жили по соседству и дружили с раннего детства, – а не ждать, что это сделаю я. Ох, ну и распишет она все это хозяину! – воскликнула девушка, сцепив руки.

– Не тревожьтесь, – успокоил ее я, – передайте хозяину, как только он вернется, что я хочу его видеть, и я постараюсь это уладить, пока фройляйн не успела все испортить.

Она благодарно взглянула на меня и молча вышла из комнаты. Через некоторое время у входа в мой уголок появилась крепкая, плотная фигура хозяина. Он стоял с треуголкой в руках, усталый и разгоряченный, как человек после целого дня тяжелой работы, но с обычным добродушным и приветливым выражением лица, на что способен не каждый человек, которого обременяют лишними заботами после такого дня, не позволив ему поесть и отдохнуть.

Я все это время размышлял о рассказе Теклы и никак не мог найти подходящее объяснение ее сегодняшнему поведению; несомненно, любовь, сопровождавшая ее с юности, с появлением возлюбленного вспыхнула с новой силой; я даже был готов отдать ему должное за то, что он разорвал помолвку со швейцарской Анной, представлявшуюся такой выгодной; кроме того, я рассудил, что, хотя он слаб и склонен к сентиментальности, Текла выйдет за него замуж по своей воле и, возможно, ее здравого смысла и твердого характера достанет на них обоих. И все это я в самых общих чертах поведал моему доброму другу и хозяину, добавив, что хотел бы знать его мнение об этом человеке и что, коль скоро Текла, по моему мнению, все еще любит его, я постараюсь, если он не окажется совершенно никчемным, ссудить им деньги на устройство в семейной гостинице в Альтенаре.

Такой романтический способ избавить Теклу от всех ее несчастий занимал мои мысли на протяжении часа. Однако по мере того, как я излагал свой план хозяину, намекая на возможное счастливое завершение истории, лицо его преображалось. Оно почти утратило здоровый румянец и стало едва ли не суровым – во всяком случае, очень серьезным. Его выражение было настолько неприязненным, что я поспешил завершить свой рассказ. Немного помолчав, он сказал:

– Так вы хотите, чтобы я узнал все, что можно, об этом пришлом парне, который сейчас в «Орле», и сообщил вам, что я о нем думаю?

– Именно так. Я хотел бы знать о нем как можно больше ради блага Теклы.

– Ради блага Теклы, – мрачно повторил он, – я готов.

– И зайдете ко мне вечером, даже если я уже лягу?

– Не так скоро. В таких делах требуется время.

– Но он придет за ее ответом завтра утром.

– До его прихода я сообщу вам все, что узнаю.

На следующее утро, когда я отдыхал после утомившей меня процедуры одевания, хозяин постучал в дверь. Таким мрачным и суровым я его прежде не видел. Он сел рядом со мной, едва дождавшись приглашения, и заговорил:

– Он ее недостоин. Он крепко выпивает, хвалится удачей в картах и, – хозяин с трудом сдерживался, – тем, какие женщины его любили. В деревне вроде нашей, сударь, всегда найдутся люди, которые любят вечером посидеть в гостиничном саду, а этот человек, напившись, все им и выболтал. За ним даже следить-то не пришлось, да я бы на это и не согласился.

– Нужно все это рассказать Текле, – решил я. – Она не из тех, кто может любить без уважения.

Герр Мюллер негромко рассмеялся и вопреки обыкновению с горечью ответил:

– А вот об этом, сударь, вы не можете судить; вы молоды и мало знаете женщин. Судя по тому, что рассказала мне сестра, чувства Теклы не вызывают сомнений. Она застала их у окна: он обнимал Теклу за талию и что-то нашептывал ей на ухо; а эта девушка, надо признать, не каждому такое позволит. Вот увидите, – продолжал он все тем же презрительным тоном, – она станет оправдывать его грехи и пороки, а еще вернее, скажет, что все это неправда, хотя я головой ручаюсь за каждое свое слово.

Он резко развернулся и вышел из комнаты. Взглянув через некоторое время в окно, я увидел его крепкую фигуру в винограднике на холме: он широкими шагами взбирался все выше, направляясь в сторону леса. В течение следующего часа я был занят и не мог предаваться наблюдениям. По истечении этого времени он опять вошел в комнату, разгоряченный и слегка уставший, словно от быстрой ходьбы или тяжелой работы; однако лицо его прояснилось, а честные глаза вновь смотрели добродушно.

– Прошу прощения, сударь, снова я вас тревожу. Наверное, утром дьявол в меня вселился. Теперь я все обдумал. Полагаю, нельзя решать за другого, в чем его счастье. Любовь такой… – он запнулся, – такой женщины, как Текла, возвысит любого мужчину. Да и не судья я ни ей, ни ему. Сегодня утром я понял, что сам ее люблю; словом, коль вы, сударь, любезно принимаете в этом деле участие и думаете, что она действительно хочет стать женой этого парня – а уж для него-то это точно будет спасением на земле и на небесах, – я с радостью войду с вами в долю и возьму на себя половину расходов, чтобы обустроить их в этой гостинице в Альтенаре; только позвольте мне распорядиться, чтобы деньги, которые мы дадим, по закону принадлежали ей. И прошу не беспокоиться насчет моих слов о давней любви к ней. Я упомянул об этом в извинение своей утренней резкости и чтобы объяснить, почему не гожусь в судьи.

Он произнес это так быстро, что мне даже при желании не удалось бы остановить его; впрочем, я не испытывал подобного желания, заинтересованный тем, что происходило в его храбром и ранимом сердце. Однако теперь поток слов иссяк, и он с невольным вздохом замолчал.

– Вот только после вашего ухода, – ответил я, – Текла была здесь, и мы долго разговаривали. Теперь она говорит со мною откровенно, как с братом, с прямотой, когда требуется прямота, и со скромной сдержанностью, когда чрезмерная откровенность была бы неуместна. Она пришла спросить, должна ли она, по моему мнению, выходить замуж за этого человека, чья внешность, по ее словам, изменившаяся к худшему с их последней встречи четыре года назад, как будто отвратила ее от него.

– Но вчера-то она позволила ему себя обнять, – заметил герр Мюллер, к которому вернулась его